— Не кричу на каждом углу, что я — еврей из Магадана, но никогда и не скрываю, — уверяет Ефим Залманович. Фото Ларисы Кудрявцевой В московском книжном магазине «Библио-Глобус» прошла презентация мемуаров Ефима Шифрина «Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни», которые он написал к 65-летнему юбилею, случившемуся этой весной. Подпишитесь и читайте «Экспресс газету» в:
— То одно воспоминание цепляет, то другое. Вот и сложилась книга, — объяснил Шифрин. — Можно, конечно, хорохориться, молодиться, но когда предъявляешь паспорт на таможне или где-нибудь еще, все равно краем глаза видишь цифру года рождения и понимаешь, что с того момента прошло много времени. Именно поэтому, не стесняясь и не краснея, я назвал свои воспоминания «короткими историями из длинной жизни».
В книге много поучительного. Например, рассказ, как юного Фиму обманул Никита Михалков.
Никита Сергеевич не зря стал главным бесогоном России. Фото Владимира Веленгурина/«КП»
— Кажется, это был 1966 год, — пишет Ефим Залманович. — Я жил в Риге и не пропускал ни одной встречи с «живыми» артистами. Когда встреча с молодым Никитой Михалковым закончилась и зрителям предстояло еще раз посмотреть «Я шагаю по Москве», я ринулся за кулисы. Молодой и обожаемый тогда всеми артист чуть не подмигнул мне: «Зачем сейчас? Закончится фильм, подходи — и я распишусь на твоей открытке!» Я, ерзая в кресле, еле досидел до финального титра. И опять побежал за кулисы. Моего кумира там уже не было: «Мальчик, он ушел сразу после встречи…» Это был урок на всю жизнь… Заплакать, как тогда, вспоминая это, у меня уже не получится. Это ведь только я, глупыш, мог подумать, что знаменитый артист на протяжении всего фильма будет ждать восторженного очкарика за кулисами. Но что мешало ему тут же расписаться на моей открытке и, как сейчас это делаю я, даже по-свойски похлопать подростка по плечу?
— Слышала, вы никому не отказываете ни в фото, ни в автографе. Помните свою детскую обиду на Михалкова? — поинтересовалась я у юмориста.
— Да, я внимателен к людям, поскольку на личном примере знаю, как это для них важно. И пусть я, как пальма курортная, становлюсь фоном для абсолютно незнакомых мне людей. Ну, покажет он ее сегодня вечером кому-то, а дальше про меня забудет. Однажды со мной договаривался о фотографии человек, стоявший у соседнего писсуара. Мы вместе были заняты делом. А потом он сказал: «Мы, когда выйдем, сфотографируемся же с вами?» Мог ли я ему в таком месте отказать?
Охотнее всего Хазанов смеется над чужими проблемами. Фото Владимира Веленгурина/«КП»
Осечка Хазанова
Есть рассказ в книге и о легендарном администраторе московской эстрады Тамаре Исааковне Герзон. За тучность и папироску во рту ее за глаза звали Раневской.
— Ее помнят все, кто служил в Москонцерте, — кажется, с пятидесятых годов до ее ужасной кончины в пожаре от непогашенной сигареты, — пишет Шифрин. — Рассказывали, что Хазанов, которого она определила третьим номером в каком-то важном концерте, поинтересовался: «Не рано ли?» Ответ был быстрым и резким: «Тогда пойдешь после концерта!» В «Открытом списке» репрессированных я нашел ее пустую анкету. Она сидела то ли в Норильске, то ли на Колыме. «За что сидели?» — однажды спросили ее на партийном собрании Москонцерта. Тамара Исааковна встала и с вызовом сказала: «За лядство!»
Чем заправлен салат?
Приводит Шифрин и рассказ Александра Ширвиндта:
— На вахте Театра сатиры когда-то служила колоритная еврейка. «Ширвиндт! Красавчик!» — Александр Анатольевич преувеличенно картавит, показывая ее. — Она меня обожала. Можете себе представить… А это был, ты понимаешь, какой год. Ни черта не было. И кто-то оставил мне на служебном входе печенье для пса. Из-за границы. Печенье сейчас называется «Педигри». Но «Педигри» тогда не было. А был вот этот корм для собак. Закончился спектакль. Я иду к выходу. Вижу эту даму, еврейку. «Вы меня простите! Ширвиндт! Вам здесь оставили печемиханье. Я не удержалась, попробовала. Ровно две штучки». — «Зря. Это печенье для собак!» И тут, смотри! Лицо меняется так, что становится страшно. Швыряет на пол эту коробку. «Пгедупгеждать надо!!!»
Харизматичного Александра Анатольевича публика обожает за тонкое чувство юмора. Фото Ларисы Кудрявцевой
Понимаешь, «предупреждать»! Я должен был ей раньше сказать, что некрасиво воровать.
— Однажды мы с Ширвиндтом отправились в Ленинград в составе жюри какого-то эстрадного конкурса, — вспоминает Шифрин. — Весь путь как завороженный я пялился на него. Александр Анатольевич лениво цедил слова. Загробным голосом выделял репризы. Как всегда, я хватался за живот и буквально падал от хохота. Водка серьезно таяла после каждого мрачного тоста. В Питере нас разместили в закрытой гостинице напротив Летнего сада. Днем по пути в ресторан Ширвиндт, шатаясь, зашел в мой номер. «Что это?» — Взгляд его тут же упал на большой пакет при входе. — «Передал охранник. Это гостинец от поклонницы… Морковка тертая, овес. Она собирает траву на даче. Лечится от всего». — «Серьезно? Натуропатка?» — «Ага. Чистится все время. Йога. Уринотерапия». Ширвиндт уже вертел в руках какую-то баночку. Услышав про уринотерапию, он торжественно поднес баночку к глазам: «Как ты думаешь, чем заправлен этот салат?»
«Я не мерзкий фрик!»
— О чем сейчас мечтаете? — поинтересовалась я у Шифрина.
— Жду роли, в которых «случусь» весь, целиком. Потому что как-то так получилось, что в театре у меня герои — одни фрики. Как Андрон Кончаловский в фильме «Глянец» назначил меня когда-то фриком — мерзким, противным, полностью мне противоположным, — так и повелось. А мне хочется роли, где человек похож на человека. Такой роли я жду, но кто бы мог мне ее предложить, ушли на тот свет. А от молодых ждать, наверное, вряд ли стоит. Но ничего — у меня хорошая пенсия, целых 13 тысяч рублей. Так что прорвемся!
Лариса Кудрявцева
